[indent] по лицу стекает пот. ветер опаляет обманчивой прохладой лицо и шею. ткань формы неприятно липнет к разгоряченной коже. под ногами скрипит песок питчерской горки. нервы накалены, мышцы сводит от напряжения. в ярком солнечном свете и в подрагивающем у земли нагретом воздухе грузная фигура кэтчера расплывается, превращается в бесформенное броское пятно. все знаки обговорены еще в первую неделю совместных тренировок и выучены наизусть. субин прячет лицо за козырьком кепки и бейсбольной перчаткой. чужой пронзительный взгляд бесконечно нервирует. мяч выскальзывает из руки и через пару мучительно долгих секунд предсказуемо отскакивает от биты — у субина все просчитано: прямо в перчатку минги. и все же за мгновенье до сердце предательски сжимается.

[indent] пот застилает глаза, когда субин вместе с командой идет в сторону скамьи запасных, но отчетливо видит на знакомом лице ехидную усмешку. то ли слишком сосредоточен на этом человеке, то ли просто-напросто напекло голову и изнуренное давлением сознание рисует предсказуемое выражение по плохо угадываемому. и пока все внутри горит и бушует, субин с неохотой и с усилием воли разжимает пальцы кулака и с неловкой и кривой улыбкой хлопает распрямленной ладонью по подставленной руке одного из сонбэ. никто не видит гнева и досады — у субина все под контролем: для каждого найдется и поддерживающий хлопок по плечу, и здравая похвала, и слова утешения и приободрения. кто-то ответно трепет по волосам сразу же, как тот устало плюхается на жесткую скамью. а человек в костюме маскота команды подает бутылку воды и заботливо кладет на лоб смоченное в ледяной воде полотенце. сознание проясняется. и чужой прожигающий взгляд ощущается куда отчетливее. и пока скамья под невысокой крышей наполняется шквалом наставлений и мотивирующих слов, субин злобно и тихо цыкает языком.

[indent] слышит будто бы только один человек. он сидит рядом, на ряду позади. субин не видит выражение лица енджуна, только слышит, как он то ли фыркает, то ли хмыкает — и будто бы вживую видит его прямо перед собой. и да, это бесит субина куда сильнее, чем назойливое внимание сонбэ.

[indent] у них определенно странные отношения.

[indent] для енджуна субин изначально фактор исключительно раздражающий: занял его место, заручился поддержкой и вниманием ребят из команды, со средними способностями. как только аса выписали из больницы и разрешили посещать стадион и заниматься индивидуальными реабилитирующими тренировками, тот не упустил не единого шанса прокомментировать действия «замены» и посвятить то кислой милой, то торжествующим оскалом. такие «гении» с замашками одиноких волков хороши только в качестве персонажей книг или кумиров с экрана телевизора. столкнувшись с неприятием и хамством лицом к лицу, субин, сцепив зубы до ноющих мышц лица, упрямо играл роль мальчика-зайчика, глупого, но удобного, а потому легко располагающего. но енджун, наоборот, только сильнее скалился на бесконечные попытки поладить, подобраться поближе. его явно выводила из себя эта черта субина. может, он действительно просто мог заглянуть глубже и лучше других ощущал необъяснимое несоответствие. но факт остается фактом: енджун не рад субину. и это почти с первых минут заметили все, кто находился на стадионе, когда тренер решил их познакомить. и если многие предполагали и ждали, что пройдет время и страсти улягутся, то субин где-то на подсознательном уровне уже знал: ничего уже не будет простым. и был обезоруживающе прав.

[indent] трудно в том признаться и признать по истечении невыносимого растянувшегося месяца личного знакомства, но енджун для субина в прошлом (а если быть еще честнее, то и в настоящем) — кумир. как влюбленный и очарованный мальчишка, он собирал все новости о прогремевшем в бейсбольном мире новичке с удивительными и мощными подачами. он смотрел все доступные в сети матчи по несколько раз, фиксировал все в тетрадках, записывая сильные и слабые стороны всех в команде, в которой он играл. и если и был кто-то, кто знал енджуна, не как человека, а как игрока, лучше, чем субин, то их точно можно было пересчитать на пальцах одной руки. одержимость бейсболом как-то незаметно для него самого отчасти превратилась и в одержимость человеком, как идеей, как функцией. до личного знакомства енджун для субина — больше концепция, чем живой человек. и потому было так неприятно и больно столкнуться с енджуном настоящим. и ощущать на себе его пронзительный и будто бы то ли оценивающий, то ли упрекающий взгляд. субин знал, что енджун, вроде как, не слишком приятный в общении человек, предпочитающий прямоту и грубость подстраиванию под других и дружелюбию. но знать и видеть (ощущать, чувствовать) — не одно и то же. и это как-то не слишком располагало к выстраиванию нормальный приятельских и деловых отношений. енджун — скала, которую хрен сдвинешь. субин все бьется о него лбом (вновь и вновь), но они будто бы все еще зависли в точке отсчета. с одним лишь отличием: енджун теперь знает наверняка, что субин не(совсем) тот, за кого себя выдает. субин лицемер. субин лжец. субин ведомой, привыкший брать свое любыми доступными способами.

[indent] матч вышел интересный, но они его проиграли. проиграли на глазах у восстанавливающего и возвращающего форму аса. позорно и стыдно. субин, запихнув куда подальше детскую досаду, непонятную обиду и преувеличенную горечь куда подальше, извиняется перед сонбэ и предлагает отыграться в следующий раз. все храбрятся. дать бы возможность всем пережить поражение, не сбегая и принимая его с достоинством, но у субина нет сил и он, прекрасно осознавая собственное трусливое ребячество, даже так не показывает искренних эмоций. он боится. боится то ли показаться слабым, то ли быть слабым, то ли не быть принятым, то ли того, что все могут оказаться такими же хрупкими... и тогда трещина одного может привести к тому, что сломаются все. из них енджун, который всегда выбирает честность, — самый смелый.

[indent] и это тоже бесит.

[indent] когда субин оказывается в одиночестве, то сползает на скамейку, оседая на ватных ногах. его тянет то ли рыдать, то ли курить, но он вспоминает, что забыл пачку дома на тумбочке в коридоре. а стоящий над душой в молчании енджун добивает.

[indent] — слушай, если пришел поязвить, давай... побыстрее, — субин усмехается, его глаза и лоб скрыты влажным полотенцем. — быстрее начнем, быстрее закончим. я не в настроении. серьезно. кто знает, может, реально не сдержусь и мы, наконец, уже подеремся, — субин не может представить себе то, о чем так легко говорит. вот совсем. и пусть у них странные отношения, и желание врезать енджуну с каждой секундой стремительно растет, он все равно не ощущает себя способным ударить первым. вот же. неужели в нем еще что-то осталось от наивного фаната? какая ирония. какая глупость. — чего тебе надо, а? да, мы проиграли. да, будь ты на поле, все было бы иначе. но, черт подери, если так хочешь меня спихнуть со своего места, то хватит уже тратить время на меня. потрать его на свое здоровье.

[indent] и все еще субин не может не смотреть на енджуна, который тренируется. он подглядывает, вслушивается в его споры с тренером и врачом. и невольно подмечает, что тот слишком спешит. а это никого до добра не доводило. и пусть для енджуна последний выпад субина, наверняка, прозвучит жестко (бить по больному так неправильно), он в душе и сам ждет возвращения сонбэ на поле.

[indent] вот ведь идиот.

забившийся в угол птенец.
в тени мечты былой,
он чувствует свой неизбежный
... конец.

grenzlinie // hiroyuki sawano

развевается край болотного плаща, крылья свободы отпечатаны на спине. шорох, колено упирается в каменную кладку. колыхается челка, не прикрывая серых глаз. дорога до безмятежных елей усеяна кровью, но воздух пахнет росой. мир — неподъемная глыба — недвижим, непоколебим. не важно, скольких людей примет в себя земля, на ней все равно будут расти цветы. грудь зажата невидимыми тисками. дыхание смерти не избавило от тяготящего чувства вины. оно лишь стало острее и невыносимее.

до мечты двадцать покосившихся домов. ирвин поднимает глаза, в них — боль и вдохновение. черты лица меняются, если смотреть снизу вверх. в момент, когда в черных волосах путается солнце, когда оно золотом прошивает края хлопающего на ветру плаща, сердце предательски трепещет. это ли чувствуют люди, когда идут за мной? обреченность не уходит, идет по пятам бесшумной поступью, ласково шепчет на ухо, но в уставшем теле из неоткуда возникают силы. крошечные, смехотворные, но их хватает, чтобы ухватиться за чужую ладонь.

ноги дрожат. следующий неловкий и неуклюжий шаг чудится первым, как в детстве. от крепкой хватки на коже тают белесые следы, но именно она не дает упасть. — ну и задачку же ты мне задал, леви, — за плечами ирвин замечает неуверенное движение. мягкий взгляд, женский силуэт. ханджи. мишура спадает, все её тело предельно напряжено. ни улыбок, ни приветствий, ни объятий. она замерла, застыла в двадцати шагах. беспокойство в деревянных руках, в страхе подойти ближе. ирвин упрямо молчит, вдыхает глубже, медленно моргает. расслабляет плечи, отпуская ладонь леви. в миге тишины больше чувств, чем в крепких до дикости объятиях. — надо собрать всех, — в воздух взлетает зеленый дым. ирвин незаметно сжимает кулак. отзвучавшие призывы к сражению горчат на языке, а в ушах звенит. сердце помнит, как отчаянно рыдал тот мальчишка.

пока ветер гонит мурашки от ладоней к плечам, пока ткань рукава нежно касается косточки у правой кисти, мысли уходят, позволяя на время забыться.

шаги. тихое командор?.. за спиной.

— всем построиться, — голос слегка вибрирует от хрипоты, стянутости в пересохшем горле, но он тверд и требователен. нога — к ноге, стук пяток о пятки. прямые спины. каблуки упираются в шершавый камень с вкраплениями песка. стон все еще не пришедшей в себя саши раздается из-за плеч приглушенно, фоном. напряженное молчание ряда солдат заглушает все звуки. по обе стороны от ирвина встали райвель и ханджи. пятеро солдат и один раненный.

— жан кирштейн, — парень тут же выпрямил плечи, вытягиваясь, но не вздернул подбородок, как раньше. — конни спрингер, — под тяжелым взглядом командора не согнулся, отвечая задумчивым прищуром, — фолк форстер, — собранность, одобрение и отголоски гнева; одна битва изменила мальчишку. другой человек. — микаса аккерман и эрен джагер, — ярость и обида, боль и сожаление, чувства путаются, туманят рассудок. ирвин не спешит говорить, не отводит взгляда. он видит многое, пробирается через чужую неприязнь. в их глазах он навсегда останется человеком, который занял чужое место. встанут ли они на сторону человечества? пойдут ли за человеком, кто выжил ценой драгоценной жизни их друга? ответ до безобразия прост: нет. вдох. прикрытые на нестерпимо долгую секунду веки. солдаты стоят строем, ожидая приказа. выдох. грудь приподнимается. — вы живы, — оглушительно. ирвин не кричал, но слова его раздались будто из глубин земли. из глубин уставших сердец. солдаты подтянулись. от горящих глаз командора хотелось спрятаться. ирвин набрал воздуха. — вы живы? — громче, с напором и давлением. утверждение сменилось вопросом. ответ ясен, но он должен прозвучать. — да, — тихо и... неуверенно? разве есть сейчас другой ответ? так к чему колебания? — я спрашиваю вас, вы живы? — тише, но жестче. тишина клокочет, как перед грозой. ответ, он должен дождаться ответа. нельзя торопиться. — да! — гремят в унисон голоса посреди чистого неба.

грудь командора опускается, но выражение лица остается прежним.

— тогда поднимите головы. нас ждет еще много сражений. таково бремя выживших, — один за другим, взгляд за взглядом. — живые должны жить. мертвые должны умереть. отпустите всех, кто пал в бою, — а смог ли ты отпустить? пальцы сжимаются в кулак. — но мы возьмем с собой их мечты. уничтожим всех титанов и... доберемся до моря, — кулак с побелевшими костяшками бьется о грудь. — отдать сердца!

жан. конни. фолк. долгий взгляд зеленых глаз. кулак у груди. эрен. прямая спина. микаса.

— через двадцать минут я, леви, ханджи, эрен и микаса выдвигаемся на разведку, все остальные ведут наблюдение за террито...
кашель, растрепавшиеся волосы, челка прилипшая ко лбу и незатейливое... «да заткнитесь уже»...

усмешка трогает пересохшие губы.
— и... дайте саше воды.

казалось бы, еще вчерашние кадеты — сегодня уже солдаты — столпились вокруг кряхтящей подруги. кто-то подсел на соседний спальник, не замечая скомканного одеяла. кто-то разместился прямо на холодном камне. напряженная обстановка схлынула, была развеяна. до ирвина долетел взволнованный вскрик конни. на время все вернулось обратно, они снова стали просто людьми, которые много пережили вместе. сделав пару шагов, ирвин присел у края стены. разбитые дома, камни, застрявшие в стенах, кирпичная крошка и рваные края разорванного отдачей дерева. здесь, в отдалении дышится немного легче. мои руки... взгляд падает на подрагивающие пальцы... дрожат?..

— чего раскис?

— так заметно? — голос ровный, он ни разу не дрогнул, ирвин пока читал речи перед подчиненными. но райвеля трудно обмануть, потому что они похожи. они оба потеряны в темнице мыслей и гаданий. можно ли было поступить иначе? можно ли было спасти больше людей? и оба понимают, что прошлое необходимо оставить в прошлом. ирвин сжимает дрожащими пальцами ткань форменных брюк. — мы рядом... так близко, — выдыхает, судорожно, не справившись с накатившими эмоциями. что если?..

— твое чутье нас никогда не подводило.
выдох.

— спасибо.

*  *  *

дом прибило к земле валуном. он встретил гостей побитыми стеклами, грудой камней, переходящей в крышу, и молодыми деревцами, ветви которых забирались прямо в пробитые окна. труба и верх камня заросли зеленой травой. эрен поднимает почерневшую туфлю, отчего в нос ударяет отсырелый запах. положив её перед домом, на солнечное место, парень проводит к другой стороне дома, где должен находиться подвал. чтобы убрать камень поменьше, приходится искать доски, палки. старое дерево хлипкое, рассыпается в щепки, нервируя. мы должны попасть во внутрь. пять людей делят одну мысль. иначе все было зря. иначе сотни жертв не имели смысла. отбрасывая щепки в сторону, перекидывая сломанные балки в сторону, они хранят молчание. тяжелое, давящее, необходимое. холод железной ручки и скрип двери, упавшей на остатки несущей стены.

— отлично, — свет фонаря очерчивает силуэт ступеней, — вода не собралась там, вроде как.

ханджи пошла первой, за ней последовали эрен и микаса. ирвин замер, вглядываясь в темноту спуску и смотря будто сквозь человеческие фигуры. шорох подошвы сапог по деревянному полу. рядом из щелей рвется трава, зеленеет на фоне темной древесины. покачиваются на легком, ласковом ветру пушистые одуванчики. мелкие камни, подпрыгивают, подгоняемые мысом сапога, и с грохотом скачут по ступенькам лестницы. леви обходит ирвина и спускается. останавливается на третьей ступени, оборачивается к нему лицом. косит глаза наверх, дабы разглядеть лицо смита. — ты идешь? — ирвин молча делает шаг, проводя пальцами по шершавой и ледяной стене.

ирвин никогда не предполагал, что будет бояться, подступив вплотную к источнику правду. он сомневается, колеблется... и только леви вопросами, утверждениями и взглядами толкает его вперед. он будто бы растерял весь опыт, годы ушли, не оставив следа. он будто бы снова тот самый мальчишка, оказавшийся напротив надгробный плиты с инициалами родного отца. сообразительный, но наивный и глупый. ветер тогда тоже был... ласков. оттого плакать хотелось сильнее, но никто не объяснил ирвину тогда... что он имеет право на слезы. он стоял, не сводя глаз от камня, до самой ночи. чем ближе, тем сильнее страх. пришлось забрать у леви фонарь, чтобы чем-то занять руки. мысль, что они снова могут задрожать, не дает покоя. из тягучих размышлений выводит шум удара. доски треснули, согнулись. нога приземлилась на пол. замок повис на остатках двери. леви отталкивает её и заходит во внутрь.

кабинет. обычный кабинет врача. ряд книжных шкафов, забитый медицинскими справочниками. ирвин пробежал пальцами по корешку, раскрыл, пролистал. склянки, плакаты, скрученные и кипой брошены в подобие то ли ведра, то ли большой и наспех сколотой вазы. стол с бумагами, лампой, весами и баночкой чернил. кто-то очень хотел, чтобы посторонний даже и не подумал тут искать... потолок. голые стены. потаенная комната — слишком помпезно. тайник в книгах — слишком просто и... мало места. пол? вряд ли. тогда... где самое заметное место? — осмотрите стол, — хочешь что-то спрятать, положи перед самым носом. микаса присела на корточки, осматривая снизу столешницу и невольно проводя пальцами по боковой стенке рабочего стола. кончик пальца замер. — эрен, тут!

я искал правду и... нашел её. эрен и микаса забрали дневники с собой и вышли. гул соприкосновения каблуков солдатских сапогов стелится по полу, проникая в щель между проемом и обвисшей сломанной дверью. присев на край стола, ирвин сжимает пальцами его край. сосредоточенный взгляд полон... всматривания то ли в никуда, то ли — в себя. не смешно. комната опустела, лишь леви оперся о стену спиной, явно не собираясь уходить. делать выбор за кого-то всегда трудно. он чувствует ответственность. ирвин откидывает голову назад. челка скатывается по лбу, легко щекоча. взгляд упирается в потолок, в балку, с которой свисает паутина. — ничего... ничего не изменилось, — сведения из дневников гришы джагера подтвердили теории отца. стены — лишь малый кусок мира. его осколок. за стенами живут люди. тело сотрясается, плечи приподнимаются. теплая ладонь ложится на лицо, палец касается брови, ресниц. дергается грудная клетка, напрягается шея. еле различимый звук переходит... в приглушенный смех. кисть скатывается до шеи. правда? правда, добытая ужасной ценой, оказалась... кошмарна.

ирвин искал в правде искупление, оправдание всех совершенных жертв.

                     
                    но правда не приносит покоя.

ирвин так и не смог простить себя.

пусть виноват во всем
и смерть кругом
но я чувствую
... боль.